ЧУЖАНИН

1.

Он не был похож на бродягу, хотя и подходил вначале настороженно. Мы тоже всматривались – человек? призрак? Но широко разведенные руки охватывали пустоту, уголки губ лучились в звездное небо, и, усмехнувшись, я кивнул:

– Подходи. Кто к нам со своим добром пришел, тому нет худа и без добра.

Все засмеялись, даже плоское лицо Ин-Вана рассекла улыбка, словно зарождющийся месяц где-то там, выше. Очевидно, сейчас он был Куоем, так что нужно быть настороже – чего доброго сказанет как-нибудь черезчур уж остро, а это не всякому по вкусу.

– Экий ты, Хранитей, бездобразник! – прошмякала Госпожа Удача. – Все шутяшничаешь? Скойко можно?

Шершаво погладила подобравшуюся Малютку – та, видать, испугалась незнакомца. Ничего не поделаешь, жизнь нынче такая: с детства приручает к осторожности, от младых нестриженых ногтей становишься недоверующим.

– Что вы все смотрите на меня, словно призрака увидели? – как-то уж очень громко и отчаянно улыбнулся пришедший.

Даже глохнущий костер зашевелился. А о людях и говорить нечего (зачем о них говорить?) – загудели, запылали. Но каждый на свой салтык: Гриня принялся знамениями осенять пространство вокруг себя, да так неистово рукой взмахивал, будто вбивал гвозди в ту самую перекладину; Госпожа Удача старческими руками обвила Малютку; а вьетнамец сощурил глаза (хоть звучит это неправдоподобно), по-змеиному задвигал головой и вдруг выпалил:

– Привет, буфет!

Юный месяц в небесах выжидающе застыл, как ручка стоп-крана.

– В это время призраки здесь не появляются, – успокоил всех я, – ночь. Присаживайся. Будешь есть? – это уже к этому.

– Есть?! – не то спросил, то ли отрапортовал новенький.

Сел, обхватил руками колени, словно сцепил зубы, и:

– Со мною что-то произошло, – проговорил.

– Это с миром что-то произошло, – объяснил Гриня. – Ты ешь, а Хранитель и объяснит пока, – в меня кивнул. – Ешь, ешь, хорошая килька, давно такой не находили...

Госпожа Удача сдвинула нашу бумажную самобранку в сторону, пока что, постороннего. Поприглядней разложила оставшееся (мы-то уже поели!) и призывно задвигала всем, что двигалось на ее песочном лице, рассыпающемся всуе, как время из часов [умерших цивилизаций]...

– С миром? – отчего-то брезгливо чужанин копался в тусклых тельцах просоленой рыбы. – А что с миром может произойти?

И глядя на эти скорбные останки водных позвоночных, разложенные на обессмысленных текстом широких листах, я рассказал ему все.

...Это произошло не вдруг. Закат Европы мягко перешел в ночь, и темь накрыла цивилизацию. Во мраке выжили единицы, да и те не могли смириться со случившимся и цеплялись за остатки рассыпавшихся ценностей. Точнее сказать – жили в мире (в море!) собственных иллюзий. Но рано, засим ли, уцелевшие начинали понимать подлинное положение вещей (и себя в ряду их), прозревали, отвергали призрачное существование и начинали искать других людей. Тех, кто выжил.

– То, что я говорю, похоже, конечно, на начало дешевой антиутопии. Хотя бывали ли антиутопии «богатые»? Да и утопии, впрочем, тоже...

– Книги, книги... – выступил Гриня. – Есть только одна КНИГА! – перевязанный палец вверх, что хвост пистолетом.

– Ага! – в Ин-Ване явно преобладал Куой, который телевизионно продекламировал: – «Библия, или Необычайные и удивительные приключения еврейского народа».

Завязывалась дискуссия.

– А что тебе евреи? – вступила Госпожа Удача. – Стойко уже наговорено... Евреи, евреи... Они во Вьетнамах ваших точно не водийись!

– Доброе утро, Сайгон, – удивленно протянул пристыженный Ту.

Чужанин скакал взглядом по лицам, недоумевал. Несколько раз приоткрывал рот – словно зевнуть хотел в обществе, но я-то чувствовал – слово рвется. На части. В клочья.

– Нет, вы поймите! – едва ли не истерично. – Я ведь шел по улице, пытался заговорить с ними – где я? что произошло?.. – пятерни растопырил, словно избавился от стреножности, – и никто ничего... Они меня не замечали!

Гриня привалился к земле, похохатывая:

– Скажи-ка мне, страница милая, как призраки могут узреть тебя? Они же – призраки!

– А откуда они взялись?

Вот это был самый сложный вопрос. В самом деле – откуда? Этого даже я не мог логично объяснить. Пришли откуда-то? Зачем? Есть, конечно, одно толкование... да... не сейчас...

– Ты знаешь, вернее – ты не знаешь, но попытайся умировозреть – призраки просто есть. Это не люди – они нас не видят, точнее – видят, скорее всего – видят, но живут они своими иллюзорными целями по своим призрачным законам, и мы, к счастью, вне их интересов.

Чаще всего. Хотя, конечно, сталкиваться тоже приходится.

– И пока мы будем оставаться людьми, – подвел я итог, – нельзя говорить, что цивилизация погибла. Победа будет за нами!

– Пирру – пир! – согласно закивал Ин-Ван.

– Да познакомь нас наконец с мужчиной, – кокетливо, если это применимо к ее возрасту и виду, прозвучала Госпожа Удача.

В самом деле. Человек родился. А мы тут всё решаем еврейский вопрос...

Я рассказал обо всех. О Госпоже Удаче, которую мы прозвали так за ее благородное происхождение (по ее же словам; хотя то, что она не произносит звук «ль», является косвенным подтверждением тому). И как она нашла Малютку, оторопело бродившую в толпе призраков возле старого вокзала и уже совсем отчаявшуюся. Сейчас Малютка приходит в себя и даже помогает всем нам выжить (старуха ее наставляет и обучает)... О Грине, вокруг которого все мы собрались, можно сказать – патриархе нашего маленького человеческого общества. В быту он неприхотлив, но порой чрезмерно уж строг в отношении материй духовных (в этом и Госпожа Удача ему в подмогу). О Ту Ин-Ване я рассказывал с особым запалом: живое воплощение экзистенциализма – вечный беженец перекати-польный, чахлый саженец, все свои восточные корни легко променявший на расщепленное западной философией понятие «личности», впоследствии тоже обмененное, некстати, на неизвестно что... А называть его можно просто «Иваном», хотя родное и некрещеное «Ту Ин-Ван» вызывает в его съеженных глазах подобие благодарности...

– Ну а ты, ты-то кто будешь? – костляво улыбнулась Госпожа Удача.

Чужанин надолго задумался, очевидно перебирал в памяти (с любовью и брезгливостью) все, имеющееся в наличии. Негусто, должно быть, поскольку и плечами задвигал, и ладони раскрытые показал.

– Со мною что-то произошло, – повторил. – Я не помню, что случилось... Не понимаю – где я... Что вокруг?..

– Гречка-сечка, – четко выговорил Ту.

– Нет, погоди, – Гриня приподнялся было, но вдруг ойкнул и затряс рукой с перевязанным пальцем.

Госпожа Удача надвинулась на него:

– Осторожненько! – погладила руку. – Давай перевяжем.

Завозилась, выискала какую-то чистенькую тряпочку, стала снимать грязную повязку, а Гриня охал и вздрагивал.

– Что с пальцем? – спросил я. – Пострадал при зачистке носа?

Глаза старухи укоризненно блеснули в свете костра, но Гриня вновь повернулся к чужанину:

– Как звать тебя – это-то ты помнишь?

– Нет... – прошептал тот. И почти с ужасом: – Я вообще ничего не помню...

Ин-Ван, должно быть, вытеснил Куоя, потому что вьетнамец начал неторопливо раскачивать свою тень и заговорил почти человеческими словами.

– Во времена правления Ле Тхань Тонга жил один человек, который потерял свое имя. А случилось это так. Ко дню рождения императора, во славу его, люди строили гору. Днем они трудились не покладая рук, вечером ели священную пищу – тыкву с рисом, а ночью укладывались спать в самодельных шатрах. И только один человек трудился даже при сомнительном свете Луны и отказывался от предложенной еды. Беспрестанно носил он камни, сгребал замлю и позволял себе отдохнуть только когда отгонял насекомых от своего лица. Узнал о нем Старец с Южной горы, но ничего не сказал. Когда великая работа была завершена, этот человек так устал, что два дня неподвижно сидел под деревом-баньян и, казалось, даже не слышал праздничных барабанов. А на третий день дерево исчезло; поговаривали – это Куой улетел с ним на Луну и заодно прихватил имя этого человека, потому что с тех пор он не мог сказать о себе ничего. Подошел к нему тогда мудрый Ле Тхань Тонг со словами: «Ты трудился так, дабы доказать себе – не людям, – что и ты достоин славы. На Южной горе это не считается похвальным. О тебе говорят все, но ты потерял себя в этой борьбе, даже имя твое исчезло уже сейчас. А что будет, когда гора, построенная тобой, станет ямой? Я скорблю о тебе». Так сказал Старец и ушел. И люди ушли. Заплакал тогда этот человек, но пришли демоны За Тхоа и стали смеяться над ним, указывая на Луну: – «Хоть и неизвестное, да светится имя твое!» Но безымянный человек уже все понял. Так и остался он на этой... – (!) – ... на безымян-ной... высоте-е...

Напевная концовка сказки явно указывала на возвращение Куоя с темной стороны лунного сознания Ин-Вана. Чужанин испуганно таращился в небо, а Гриня недовольно молвил:

– Что это за разговоры среди ночи... про демонов... тьфу!.. прости!..

Осенил себя и осунулся набок, осоловело и полудремно... Только вздрагивал час от часу – не легче, очевидно, с рукой больной было, покоя не давала.

– Ладно, – сказал я, – давайте укладываться. Завтра опять предстоит вечный бой. Ты, Гриня, с Ин-Вашей пойдешь, а я – с новеньким. Благо дело – все в пары попали. – И уже к чужанину: – Ложись, ложись. Госпожа тебе подстилку какую-нибудь предоставит, дождя как будто не предвидится, так что все хорошо...

А Малютка, оказалось, уже и спала...

2.

Чужанина удивляло буквально все: отчего мы парами ходим, почему в этом мертвом городе призраки при ясном солнце шастают, ему, дескать, казалось, что они только в темноте явиться могут...

– Не о том, не о том думаешь, – наставлял его я. – В нынешней свалке цивилизации нам необходимо сохранить себя как вид, как разум. Один ты сейчас и часу не продержишься – развеют призраки тебя, поскольку видишь – повсюду они. Тем не менее, этот громадный мусорник и кормит нас. Ну-ка посмотрим.

И не ошибся – прямо сверху лежал наш хлеб насущный, белый, чуть-чуть подсохший. Переломил и протянул половину чужанину. Тот недовольно покосился в сторону:

– Почему нельзя зайти в какой-нибудь магазин продуктов? Вон их сколько повсюду...

– Мы же не мародеры, – урезонил я. – Ешь, нормальный завтрак, а там посмотрим.

Он жевал натужно и все продолжал удивляться – как это получается: призраки вроде бы и смотрят на тебя, но внешне совершенно не замечают. Попытался было проверить – пройдет ли его рука сквозь привидение, но то шарахнулось в одну сторону, а чужанин от этого в другую.

К полудню он, похоже, приустал и стал задумчив. Долго и пристально смотрел по сторонам, а потом вдруг выдавил:

– Я совсем не помню, как жил...

– Так, значит, и жил, – жестко ответил я, – что и вспомнить нечего.

– А ты помнишь?

– Помню.

Только зачем об этом вспоминать? Нужно жить реальностью – той, какую мы имеем сейчас.

Потом его потянуло к истокам – как произошла катастрофа? И опять пришлось объяснять: в погоне за сиюминутным люди все больше и больше утрачивали себя, пока не остались одни оболочки, напрочь лишенные душ и всего реального. Эти фантомы, как в древнем анекдоте, считают живых людей досужей выдумкой... Где? В речном районе этого вымершего города есть поселение, и на лесной окраине еще одна община... Да мало ли людей осталось!

После довольно-таки поверхностного обеда чужанина вновь потянуло на философию.

– Мне кажется... Я читал... когда-то... В «Тибетской книге мертвых» говорится, что после смерти душа человека еще сорок девять дней пребывает в иллюзорном мире, как бы спускается в Аид... Может и я...

– Ты этот греко-буддизм брось! – строго сказал я. – Нужно думать не о том, как жил, а как жить дальше.

В подворотне какого-то обветшалого здания валялась большая стопка старых газет. Я перевязал ее поплотнее и взвалил под мышку.

– Вот тебе и память о бывшей цивилизации...

...Когда мы вернулись, все уже были в сборе: Гриня тяжело дремал, но даже во сне выглядел болезненно-плохо; Ин-Ван штопал какую-то свою ветошь длинной иглой; Госпожа с видом озабоченной домохозяйки возилась у костра. Только Малютка была весела и беспечна – самозабвенно она вела неслышимый другими разговор с... куклой! Очевидно, ей сегодня улыбнулась удача, еще бы – такая находка!

– Нам сегодня повезло, – старуха усмехнулась, но, взглянув на Гриню, насупилась и уже тише добавила: – Ужин будет знатный!

Я повалился на спину и поднял руку вверх – сколько звезд! Чужанин тоже застывше смотрел в небо и, должно быть, переваривал прожитый день – теперь у него была возможность помнить о чем-то реальном. Ин-Ван глухо и невнятно напевал:

– Не богохуйствуй! – настрого прервала его Госпожа Удача. – Ты ведь уже стойко среди йюдей живешь, а к душе своей никак не поворотишься йицом...

– Неправда! Как раз душа мне все время и выкручивает яйца.

Куой явно разошелся. Я легонько толкнул его ногой, Ту Ин-Ван от неожиданности повалился на землю и тонко взвизгнул – укололся об иголку. Мы с бабусей негромко засмеялись, так, чтобы не потревожить мечущегося во сне Гриню. Пока чужанин недоуменно обклевывал нас взглядом, Госпожа Удача вытащила из стопки газетный лист и вместе с Малюткой стала накрывать ужин.

– Пойдем, поможешь, – кивнул я безымянному и поднял газетную пачку.

Открыл люк (тот даже не скрипнул) и по лесенке спустился вниз.

– Подавай!

Чужанин чуть не опрокинул стопку мне на голову и все пытался рассмотреть – что там внизу? Но разве в таких потемках чего разглядишь? А свечу я зажигать не стал.

Когда вернулись к костру, в небо взметнулся еще один вопрос:

– А что это за яма?

– Это не яма, – терпеливо я принялся объяснять. – Это почти дом: и от дождя спрятаться можно, и от призраков укрыться...

Ин-Ван тоже подключился к внесению ясности, но, как и всегда, весьма своеобразно: стал монотонно раскачиваться и говорить неостановимо.

– Когда в долине земли Сеннаар люди начали строить башню, рабы и наказанные разбойники копали глину для кирпичей. Чем выше вздымалась башня, тем глубже становилась яма. Когда башня достигла полнеба, отребыши копались в середине земли. И что удивительно – к ним стали спускаться даже свободные люди: кто думал найти в глубинах золото, кто убегал сюда от кредиторов, кто просто чувствовал себя человеком земли, а не открытых просторов. Но вот башня уже подпирала звездный свод, и тогда по воле божьей все смешалось в Вавилонии – языки, народы, сказки... Только те, кто были в яме, остались единым подземельным народом и даже прокопали всю землю насквозь. Но на другой стороне ничего не было, и они стали тащить в свою яму что ни попадя: еду и вещи, лошадей и ценности, растения и обычаи. А разобщенные народы ничего не могли поделать. Спустя время люди с темной стороны земли уже позабыли о своем рабском происхождении и разбойничьей природе, но по-прежнему углубляли и расширяли яму, в которую падали неразумные и растерянные. Но однажды, когда обратная сторона тверди торжествовала свое всесилье, один человек проходил рядом с землей Сеннаар, хотя и называлась она теперь по-другому, и увидел...

Но легенда о Вавилонской яме оборвалась соврешенно непредсказуемо: вдруг захрипел и затрясся Гриня, а когда мы обступили его, он лишь выдавил:

– Пока я живой – не сдавайте меня призракам... И Малютку не отдайте им... Пусть она останется человеком...

И все. Госпожа Удача промакивала слезы своим сухим кулаком и лепетала что-то о «бойнице, там помогут...», Ин-Ван прикладывал пальцы к разным частям тела Грини и сокрушенно двигал головой. Хорошо, хоть Малютка заснула во время рассказа и сейчас калачиком лежала в обнимку с куклой. Чужанин порывался во все стороны, да не знал, что делать.

– Что тут сделаешь? – сказал я. – Наверное, заражение крови. Но зато душа осталась незараженной...

Я прихватил Гриню за обе подмышки, чужанин инстинктивно (или машинально) поднял за ноги, и мы понесли тело. Дорога была далека и далеко. На обочине Грине могло быть удобно и не жестко. Там его и оставили.

– Как это? – чужанин потерялся. – В принципе, захоронить надо было бы...

– Если бы да кабы... – объяснил я. – После смерти тела принадлежат уже не нам, а призракам! Они им и займутся.

Но ближайшие несколько дней будут опасны. Во всех смыслах (смыслах!).

Госпожа Удача горюнилась у костра, но еду разложила и даже поставила у края самобранки, но подальше от тепла, почти полную бутылку.

Вьетнамец неуверенно, но оптимистично затянул:

– Гриня так йюбил застойные песни, – внове утерлась Госпожа Удача, но стакан подставила искренне.

– Помянем Гриню, – сказал я. – Человека и... Человека. По Горькому.

– Как скажешь: хоть по-горькому, хоть по-черному, – согласился Ин-Ван и, осушив, передернулся: – Горько!

Чужанин тоже выпил, но, похоже, по инерции. Как поезд, натужно тормозящий перед телом, несется неостановимо, подобно рассказам Куоя. Или – Ин-Вана. Это уж по вкусу.

– Майютке-то что скажем? – старушка прагматично пыталась выстроить парадигму предстоящих объяснений.

– А Малютке так и скажем – что дед Гриня, мол, ушел искать счастье на темной стороне земли...

Вкусослезное поминание продлилось еще немного. Госпожа с мечтательной грустью вспомнила, как прошлой зимой Гриня на заброшенном складе откопал целый ящик мясных консервов, и как мы ели их, даже не разогрев, и мясо хрустело «как йёд». Ин-Ван, в своем стиле, поведал путаную историю «о вечном невозвращении», незаметно съехав с покойного Грини на беспокойные грани многомерного бытия. Вселенская тревога передалась мне, и я бросил горсть земли в костер.

– Баста. Закончили тризну. Костер погасить, чтоб внимание не привлекал. Спим вполглаза – до утра многое может нахлынуть. Ин-Ван завтра на месте останется – наблюдать. Да и все равно пары нет...

А Малютка знай себе – спит и спит. За долгий день устает ребенок...

3.

Утро выдалось хмурым. Каждый старался не смотреть в сторону дальней дороги, но сегодня она была лобным местом для всех. Госпожа Удача покинула нас еще засветло, ведя за руку полусонную Малютку. Правильное решение – и объяснения в отношении Грини можно на вечер перенести, да и шансов получить что-либо нужное намного больше спозаранку.

Перекусив остатками относительно роскошного ужина, я кивнул чужанину – собирайся, мол, а Ин-Вана наставил:

– Обследуй близкие окрестности, но осторожно. Держись, в основном, здесь. Чуть что – схоронись в зимних квартирах. Все.

...К обеду мы обошли довольно большую территорию, но что-то нам не везло: как камень врастает в землю, так и остатки цивилизации, похоже, рассеиваются в живой природе. Чужанин держался отчужденно – должно быть, смерть Грини не давала ему покоя, но, скорее всего, он просто копался в себе (как в бесплодном мусорнике).

– Скажи, Хранитель, почему я ничего не помню?

– Потому что разговариваешь много.

Несколько минут мы шли молча вдоль трявянистого газончика возле высокого и облезлого дома. Потом я прояснил:

– Вот дерево – хоть и молчит, зато все помнит. Все свои весны и цветения, все зимние умирания. Помнит. Поэтому и молчит. А ты мечешься – и телом, и мыслью. И языком в особенности. Где уж тут свою хлипкую память удержать! Вот и выплеснулась она однажды из тебя, как... – Не договорив, я наклонился и поднял с земли...

– Зачем тебе это? – брезгливо передернулся чужанин и даже сплюнул.

Ах скажите, какие мы щепетильные! Ну завязал кто-то узелок на память, а потом и выбросил – чтобы не плодить нежеланных реминисценций.

– К слову, знаешь, кто профинансировал изобретение и распространение СПИДа? Да-да, производители этих самых презервативов. А Прыщ за содержимое оного нам по стаканчику нальет...

– Какой Прыщ?!

Чужанин ужахнулся, и, похоже, всерьез. Мне даже представилось, как он сейчас вдруг бросится наобум лазаря, не разбирая дороги, сжигая за собой мосты и рукописи, за темный край земли, куда глаза глядят, но откуда не возвращаются... Я ухватил его за рукав куртки:

– Успокойся! Прыщ в прошлой жизни был микробиологом, сейчас он живет в Заречной общине. А сперма ему нужна для экспериментов. Только не спрашивай каких. Я и сам не знаю. Может, гомункулуса вывести хочет, поди еще что...

По правде, меня и самого пугают эти его изыскания; лучше не задумываться, что из них может выйти... Но чужанин вдруг успокоился:

– А... Так он занимается клонированием...

– И клоунированием тоже! – я вздохнул облегченно. – Завтра утром к нему в гости отправимся, вот и порасспрашиваешь.

(Но особо Прыщ лелеет вывести «водочный гриб». Что-то наподобие чайного гриба, такая же плесень, но которая сахар перерабатывает в спирт. «Представляешь, – сверкая вечно воспаленными глазами, говаривал мне Прыщ, – заливаешь с вечера в банку сладкий чай, а наутро извольте – коньячок-с!» Если получится у него, то славная это будет плесень. Полезная.)

...К стоянке я подходил настороженно – мало ли... Кострище было разровлено и производило впечатление давнего. И никого вокруг.

Вдруг приоткрылся люк коллектора, затем вовсе отвалился. Вылез испуганный Ту:

– Призраки были, – зажестикулировал он скулами, и голос у него неуверенный, словно надорванная двадцатка. – А с ними была овчарка, кавказской национальности. Но меня она не унюхала.

– Вот это совсем непонятно, – раздраженно сказал я.

Хороши дела! Коль с собакой они еще разок заявятся, то плакали наши зимние квартиры. С другой стороны, если Ин-Вана по запаху даже собака не нашла, то все не так уж плохо.

– Ладно. Давайте дрова для костра собирать.

Когда чужанин отдалился к зарослям ивняка, вьетнамец достал из кармана и протянул мне сложенный вдвое газетный обрывок:

– На остановке подобрал.

Я успел только бросить взгляд на фотографию и, многозначаще глядя в преданные глаза Ин-Вана, приложить палец к губам. В гуще кустов послышалась какая-то возня, а потом раздался знакомый голос:

– Какие йюди! И без охраны!

Похоже было, что Госпожа Удача улыбается сама себе. Более того – теперь, вечером, уже Малютка вела ее за руку. Старуха двигалась расшатанной походкой устаревшего механизма и оглушала терпкую осеннюю прохладу вокруг себя крепким одеколонным духом.

Пока мы разжигали костер и готовили ужин, она весело рассказывала о Любке-Облепихе с Подола, которую встретила возле вокзала.

– Йюбка-то, Обйепиха, опять в новой паре! Пятый раз за год! А Гармонист помер, вот как Гриня... – Госпожа Удача скорбно стянула уголки губ, но те вновь бросились врассыпную. – Кривой все на том же месте сидит. И не жужжит! А Чинарь, напротив, в Запойярье сейчас! А Выдра опять брюхастая ходит. Так что всё у них путем. – И закончила на выдохе: – Гармониста жай...

Ин-Ван прохлопал обеими руками по своим куцым ребрам и выпалил:

Потом наклонил голову и бочком стал заглядывать в холщевую сумку, висевшую на плече Госпожи. Та показала десны и пригрозила кулаком:

– Неймется? Успокойся, есть гостинец от подойян и нехристям.

Она стряхнула сумку оземь и победно стала доставать небольшие флакончики. Вьетнамец тут же ухватил два и один протянул чужанину, шаркнув разлезающимся ботинком:

– Аперитифф?.. – Отрицательное покачивание головы его ничуть не огорчило: – На нет и судна нет!

Я, чтобы выглядеть естественно, с озабоченным видом достал из кармана клочок бумаги и направился к ивняку. Покоя мне не давала газетная вырванка. Хотя и были сумерки, но текст читался легко. Вот это да! Не ошибся я, сохранив подобранную как-то телефонную карточку. «Найти человека». Все правильно – три дня прошло, и куртка на нем, точно, зеленая. «Во время приступа страдает амнезией и ничего о себе не помнит». Тоже верно, но это его проблемы. «Гарантируем большое вознаграждение. Телефон...»

Что ж, не познакомится чужанин с Прыщом, невелика потеря. Пусть возвращается к своим... призракам. Или ищет какой-то свой путь... А мне надо о людях думать: Малютке пора каникулы объявить, да и старухе тоже. Целыми днями по вагонам метро бродят или в подземных переходах стоят...

Устроим теперь себе отпуск: вьетнаму не нужно будет по урнам остановочным шарить, мне бумагу собирать. И вообще, завтра уже не флакончики пить будем, а «фаусты»! И не килькой заедать, а настоящей селедкой! Недельки на две устроим себе райскую жизнь.

Жалко, Гриня не дожил до этих счастливых денечков...

(Опубликовано в журнале «Радуга» № 11-12 2002 г.)